Константин воробьев - немец в валенках. "Суровая правда" Константина Воробьева. Урок внеклассного чтения по рассказу К.Д. Воробьева "Немец в валенках"

Константин Дмитриевич Воробьев

НЕМЕЦ В ВАЛЕНКАХ

Тогда в Прибалтике уже наступала весна. Уже на нашем лагерном тополе набухали почки, а в запретной черте - близ проволочных изгородей проклевывалась трава и засвечивались одуваны. Уже было тепло, а этот немец-охранник явился в наших русских валенках с обрезанными голенищами и в меховой куртке под мундиром. Он явился утром и дважды прошелся по бараку от дверей до глухой стены: сперва оглядывал левую сторону нар, потом правую,кого-то выиски-вал среди нас. Он был коренастый, широколицый и рыжий, как подсолнух, и ступал мягко и врозваль, как деревенский кот.

Мы - сорок шесть пленных штрафников - сидели на нижних ярусах нар и глядели на ноги немца,- эти сибирские валенки на нем с обрезанными голенищами ничего не сулили нам хорошего. Ясно, что немец воевал зимой под Москвой. И мало ли что теперь по теплыни взбрело ему в голову и кого и для чего он тут ищет! Он сел на свободные нары, закинул ногу на ногу и поморщился. Я по себе знал, что отмороженные пальцы всегда болят по теплыни. Особенно мизинцы болят... Вот и у немца так. И мало ли что он теперь задумал! Я сидел в глубине нар, а спиной в меня упирался воентехник Иван Воронов,- он был доходяга и коротал свой последний градус жизни. У нас там с Вороновым никогда не рассеивались сумерки,- окно лепилось над третьим ярусом, и все же немец приметил нас, точнее, меня одного. Он протянул по направлению ко мне руку и несколько раз согнул и расправил указательный палец.

Я уложил Ивана и полез с нар. Там и пространства-то было на четыре вольных шага, но я преодолел его не скоро: немец сидел откинувшись, держа ноги на весу и глядя на меня с какой-то болезненно брезгливой гримасой, а мне надо было балансировать, как бы табанить то правой, то левой рукой, чтоб не сбиться с курса, чтоб подойти к нему по прямой. Я не рассчитал и остановил-ся слишком близко от нар, задев поднятые ноги немца своими острыми коленками. Он что-то буркнул - выругался, наверно,- и отстранился, воззрившись на мои босые ноги с отмороженны-ми пальцами. Я стоял, балансировал и ждал, и в бараке было тихо и холодно. Он что-то спросил у меня коротко и сердито, глядя на ноги, и я отрицательно качнул головой,- мы знали, что охран-ники и конвоиры особенно усердно били доходят, больных и тех, кто хныкал, закрывался от ударов и стонал.

Шмерцт нихт?* - спросил немец и посмотрел на меня странно: в голубых глазах его, опушенных белесыми ресницами, было неверие, удивление и растерянность.- Ду люгст, менш!** - сказал он. Я понял, о чем он, и подтвердил, что ноги у меня не болят. Он мог бы уже и ударить,- я был готов не заслоняться и не охать, а на вопросы отвечать так, как начал. Ожидание неминуемого - если ты в плену и тебе двадцать два года - главнее самого события, потому что человек не знает, с чего оно начнется, сколько продлится и чем закончится, и я начал уставать ждать, а немец не торопился. Он сидел, о чем-то думал, странно взглядывая на меня и поддержи-вая на весу свои ноги в валенках с обрезанными голенищами. В бараке было тихо и холодно. Наконец немец что-то придумал и полез рукой в правый карман брюк. Я расставил ноги, немного наклонился вперед и зажмурился,- начало неминуемого было теперь известно. Оно тянулось долго, и. когда немец что-то сказал, я упал на него, потому что был с закрытыми глазами и звук его голоса показался мне глохлым эхом конца события. Немец молча и легко отвалил меня в сторону, и я побарахтался сам с собой и сел на край нар. В бараке было очень тихо и холодно. Наверно, Воронов видел, как я подходил к немцу, и теперь сам двигался к нам тем же приемом будто плыл. Он глядел мне в лоб,- может, ориентир наметил, чтоб не сбиться с курса, и глаза у него были круглые и помешанно-блестящие. Немец не замечал Воронова, пробуя склеить сигарету,- я поломал ее, когда упал на него, а Иван все шел и шел, табаня то правой, то левой рукой. Я не знал, что замыслил мой друг доходяга. Управившись с сигаретой, немец увидел Воронова и сперва махнул на него рукой, как кот лапой,- перед своим носом, а затем уже крикнул:

* Не болит? (нем.)

** Ты лжешь, человек! (нем.)

Иди назад! - сказал я Ивану.

А... ты? - за два приема выговорил он, по-прежнему глядя мне в лоб сумасшедшими глазами.

Я тоже приду,- сказал я.

А он? Чего он?

Форт! - крикнул немец и махнул рукой перед своим носом.

Иди к себе! Скорей! - сказал я, и Воронов округло повернулся, и его повело куда-то в сторону от нашего с ним места в углу нар. Зажигалка у немца не работала,- наверно, камушек истерся или бензин иссяк, и он все клацал и клацал, не упуская из вида Ивана,- опасался, может, что того завернет сюда снова. Воронов добрался до места и лег там животом вниз, уложив по-собачьи голову на протянутые вперед руки. Он глядел мне в лоб. В сумраке нар глаза его блестели, как угли в золе, и немец издали опять махнул на них кошачьим выпадом руки, а Иван тоненьким - на исходе - голосом сказал: - Хрен тебе... в сумку.

Вас вюншт дизер феррюктер?* - спросил немец. Возможно, он произнес не эти слова,- я ведь не знал по-немецки, но он спрашивал о Воронове, и я ответил, тронув свой кадык:

Он просит пить.

Немец наморщил лоб, глядя на мой рот, и понял:

Вассер?**

Да,- сказал я.

Бекомт ир денн кайн вассер?***

Нет,- понял я.

Шайзе! - негромко и мрачно выругался немец, а Иван попросил меня рвущимся подголоском:

Саш, скажи ему... хрен, мол, в сумку!

* Чего хочет этот сумасшедший? (нем.)

** Вода? (нем.)

*** Вы не получаете воды? (нем.)

Он сулил ему не хрен, а совсем другое, что, как казалось ему, не лучше стужи под Москвой, я кивнул, обещая, и Воронов притих и перестал блестеть глазами. Немец закурил, но сигарета плохо дымилась, потому что была поломана, и он протянул ее мне. Я зажал на ней надрыв и затянулся до конца вдоха. Сигарета умалилась до половины, а я подумал, что Ивану хватит "тридцати", и затянулся вторично. Я видел, что немец ждет, когда я выдохну дым, но его не было - осел там, во мне. Барак, нары, ждущий немец поплыли от меня, не отдаляясь, прочь, и в это время Иван позвал, как из-за горизонта:

Саш! Двадцать... Ладно?

Ецт вилл эр раухен?*- спросил немец, показав на Ивана и на сигарету. Я подтвердил, а немец удивленно выругался. Я решил, что проход в нем и было-то каких-нибудь четыре вольных шага! - надо преодолеть падением вперед, тогда ноги самостоятельно обретут беговой темп и меня не уведет в сторону. Воронов ожидал меня не меняя позы, только растопырил указательный и средний пальцы правой руки - приготовился. Я вложил между ними окурок и подождал. Иван затянулся и зажмурился,- поплыл, наверно, вместе с бараком, и тогда я оглянулся на немца. Он некоторое время смотрел то на мой лоб, то на ноги, потом позвал, но не пальцем, как раньше, а в голос.

Алле зинд да флюхтлинге?** Ком-ком? - спросил он и посеменил по доскам нар короткими пальцами, поросшими медным ворсом.

Все,- сказал я и сел на свое прежнее место.- Только не в одно время и из разных лагерей.

Немец приподнял с пола ноги, и лицо у него стало каменным и напряженным, наверно, защемило пальцы. Мне хотелось лечь там у себя рядом с Вороновым, подтянуть колени к подбородку, а ступни обжать ладонями, чтобы затушить боль в мизинцах. Я безотчетно, но на такую же высоту, как и немец, приподнял свои ноги и нечаянно охнул.

Шмерцен? - спросил немец.

Ну болят, болят! - со злостью сказал я.- Тебе от этого легче, да?

Мы встретились взглядами, и в глазах немца я увидел какой-то опасный для меня интерес, как бы надежду на что-то тайное для него.

Воробьев Константин

Немец в валенках

Константин Дмитриевич Воробьев

НЕМЕЦ В ВАЛЕНКАХ

Тогда в Прибалтике уже наступала весна. Уже на нашем лагерном тополе набухали почки, а в запретной черте - близ проволочных изгородей проклевывалась трава и засвечивались одуваны. Уже было тепло, а этот немец-охранник явился в наших русских валенках с обрезанными голенищами и в меховой куртке под мундиром. Он явился утром и дважды прошелся по бараку от дверей до глухой стены: сперва оглядывал левую сторону нар, потом правую,кого-то выиски-вал среди нас. Он был коренастый, широколицый и рыжий, как подсолнух, и ступал мягко и врозваль, как деревенский кот.

Мы - сорок шесть пленных штрафников - сидели на нижних ярусах нар и глядели на ноги немца,- эти сибирские валенки на нем с обрезанными голенищами ничего не сулили нам хорошего. Ясно, что немец воевал зимой под Москвой. И мало ли что теперь по теплыни взбрело ему в голову и кого и для чего он тут ищет! Он сел на свободные нары, закинул ногу на ногу и поморщился. Я по себе знал, что отмороженные пальцы всегда болят по теплыни. Особенно мизинцы болят... Вот и у немца так. И мало ли что он теперь задумал! Я сидел в глубине нар, а спиной в меня упирался воентехник Иван Воронов,- он был доходяга и коротал свой последний градус жизни. У нас там с Вороновым никогда не рассеивались сумерки,- окно лепилось над третьим ярусом, и все же немец приметил нас, точнее, меня одного. Он протянул по направлению ко мне руку и несколько раз согнул и расправил указательный палец.

Я уложил Ивана и полез с нар. Там и пространства-то было на четыре вольных шага, но я преодолел его не скоро: немец сидел откинувшись, держа ноги на весу и глядя на меня с какой-то болезненно брезгливой гримасой, а мне надо было балансировать, как бы табанить то правой, то левой рукой, чтоб не сбиться с курса, чтоб подойти к нему по прямой. Я не рассчитал и остановил-ся слишком близко от нар, задев поднятые ноги немца своими острыми коленками. Он что-то буркнул - выругался, наверно,- и отстранился, воззрившись на мои босые ноги с отмороженны-ми пальцами. Я стоял, балансировал и ждал, и в бараке было тихо и холодно. Он что-то спросил у меня коротко и сердито, глядя на ноги, и я отрицательно качнул головой,- мы знали, что охран-ники и конвоиры особенно усердно били доходят, больных и тех, кто хныкал, закрывался от ударов и стонал.

Шмерцт нихт?* - спросил немец и посмотрел на меня странно: в голубых глазах его, опушенных белесыми ресницами, было неверие, удивление и растерянность.- Ду люгст, менш!** - сказал он. Я понял, о чем он, и подтвердил, что ноги у меня не болят. Он мог бы уже и ударить,- я был готов не заслоняться и не охать, а на вопросы отвечать так, как начал. Ожидание неминуемого - если ты в плену и тебе двадцать два года - главнее самого события, потому что человек не знает, с чего оно начнется, сколько продлится и чем закончится, и я начал уставать ждать, а немец не торопился. Он сидел, о чем-то думал, странно взглядывая на меня и поддержи-вая на весу свои ноги в валенках с обрезанными голенищами. В бараке было тихо и холодно. Наконец немец что-то придумал и полез рукой в правый карман брюк. Я расставил ноги, немного наклонился вперед и зажмурился,- начало неминуемого было теперь известно. Оно тянулось долго, и. когда немец что-то сказал, я упал на него, потому что был с закрытыми глазами и звук его голоса показался мне глохлым эхом конца события. Немец молча и легко отвалил меня в сторону, и я побарахтался сам с собой и сел на край нар. В бараке было очень тихо и холодно. Наверно, Воронов видел, как я подходил к немцу, и теперь сам двигался к нам тем же приемом будто плыл. Он глядел мне в лоб,- может, ориентир наметил, чтоб не сбиться с курса, и глаза у него были круглые и помешанно-блестящие. Немец не замечал Воронова, пробуя склеить сигарету,- я поломал ее, когда упал на него, а Иван все шел и шел, табаня то правой, то левой рукой. Я не знал, что замыслил мой друг доходяга. Управившись с сигаретой, немец увидел Воронова и сперва махнул на него рукой, как кот лапой,- перед своим носом, а затем уже крикнул:

* Не болит? (нем.)

** Ты лжешь, человек! (нем.)

Иди назад! - сказал я Ивану.

А... ты? - за два приема выговорил он, по-прежнему глядя мне в лоб сумасшедшими глазами.

Я тоже приду,- сказал я.

А он? Чего он?

Форт! - крикнул немец и махнул рукой перед своим носом.

Иди к себе! Скорей! - сказал я, и Воронов округло повернулся, и его повело куда-то в сторону от нашего с ним места в углу нар. Зажигалка у немца не работала,- наверно, камушек истерся или бензин иссяк, и он все клацал и клацал, не упуская из вида Ивана,- опасался, может, что того завернет сюда снова. Воронов добрался до места и лег там животом вниз, уложив по-собачьи голову на протянутые вперед руки. Он глядел мне в лоб. В сумраке нар глаза его блестели, как угли в золе, и немец издали опять махнул на них кошачьим выпадом руки, а Иван тоненьким - на исходе - голосом сказал: - Хрен тебе... в сумку.

Воробьев Константин

Немец в валенках

Константин Дмитриевич Воробьев

НЕМЕЦ В ВАЛЕНКАХ

Тогда в Прибалтике уже наступала весна. Уже на нашем лагерном тополе набухали почки, а в запретной черте - близ проволочных изгородей проклевывалась трава и засвечивались одуваны. Уже было тепло, а этот немец-охранник явился в наших русских валенках с обрезанными голенищами и в меховой куртке под мундиром. Он явился утром и дважды прошелся по бараку от дверей до глухой стены: сперва оглядывал левую сторону нар, потом правую,кого-то выиски-вал среди нас. Он был коренастый, широколицый и рыжий, как подсолнух, и ступал мягко и врозваль, как деревенский кот.

Мы - сорок шесть пленных штрафников - сидели на нижних ярусах нар и глядели на ноги немца,- эти сибирские валенки на нем с обрезанными голенищами ничего не сулили нам хорошего. Ясно, что немец воевал зимой под Москвой. И мало ли что теперь по теплыни взбрело ему в голову и кого и для чего он тут ищет! Он сел на свободные нары, закинул ногу на ногу и поморщился. Я по себе знал, что отмороженные пальцы всегда болят по теплыни. Особенно мизинцы болят... Вот и у немца так. И мало ли что он теперь задумал! Я сидел в глубине нар, а спиной в меня упирался воентехник Иван Воронов,- он был доходяга и коротал свой последний градус жизни. У нас там с Вороновым никогда не рассеивались сумерки,- окно лепилось над третьим ярусом, и все же немец приметил нас, точнее, меня одного. Он протянул по направлению ко мне руку и несколько раз согнул и расправил указательный палец.

Я уложил Ивана и полез с нар. Там и пространства-то было на четыре вольных шага, но я преодолел его не скоро: немец сидел откинувшись, держа ноги на весу и глядя на меня с какой-то болезненно брезгливой гримасой, а мне надо было балансировать, как бы табанить то правой, то левой рукой, чтоб не сбиться с курса, чтоб подойти к нему по прямой. Я не рассчитал и остановил-ся слишком близко от нар, задев поднятые ноги немца своими острыми коленками. Он что-то буркнул - выругался, наверно,- и отстранился, воззрившись на мои босые ноги с отмороженны-ми пальцами. Я стоял, балансировал и ждал, и в бараке было тихо и холодно. Он что-то спросил у меня коротко и сердито, глядя на ноги, и я отрицательно качнул головой,- мы знали, что охран-ники и конвоиры особенно усердно били доходят, больных и тех, кто хныкал, закрывался от ударов и стонал.

Шмерцт нихт?* - спросил немец и посмотрел на меня странно: в голубых глазах его, опушенных белесыми ресницами, было неверие, удивление и растерянность.- Ду люгст, менш!** - сказал он. Я понял, о чем он, и подтвердил, что ноги у меня не болят. Он мог бы уже и ударить,- я был готов не заслоняться и не охать, а на вопросы отвечать так, как начал. Ожидание неминуемого - если ты в плену и тебе двадцать два года - главнее самого события, потому что человек не знает, с чего оно начнется, сколько продлится и чем закончится, и я начал уставать ждать, а немец не торопился. Он сидел, о чем-то думал, странно взглядывая на меня и поддержи-вая на весу свои ноги в валенках с обрезанными голенищами. В бараке было тихо и холодно. Наконец немец что-то придумал и полез рукой в правый карман брюк. Я расставил ноги, немного наклонился вперед и зажмурился,- начало неминуемого было теперь известно. Оно тянулось долго, и. когда немец что-то сказал, я упал на него, потому что был с закрытыми глазами и звук его голоса показался мне глохлым эхом конца события. Немец молча и легко отвалил меня в сторону, и я побарахтался сам с собой и сел на край нар. В бараке было очень тихо и холодно. Наверно, Воронов видел, как я подходил к немцу, и теперь сам двигался к нам тем же приемом будто плыл. Он глядел мне в лоб,- может, ориентир наметил, чтоб не сбиться с курса, и глаза у него были круглые и помешанно-блестящие. Немец не замечал Воронова, пробуя склеить сигарету,- я поломал ее, когда упал на него, а Иван все шел и шел, табаня то правой, то левой рукой. Я не знал, что замыслил мой друг доходяга. Управившись с сигаретой, немец увидел Воронова и сперва махнул на него рукой, как кот лапой,- перед своим носом, а затем уже крикнул:

* Не болит? (нем.)

** Ты лжешь, человек! (нем.)

Иди назад! - сказал я Ивану.

А... ты? - за два приема выговорил он, по-прежнему глядя мне в лоб сумасшедшими глазами.

Я тоже приду,- сказал я.

А он? Чего он?

Форт! - крикнул немец и махнул рукой перед своим носом.

Иди к себе! Скорей! - сказал я, и Воронов округло повернулся, и его повело куда-то в сторону от нашего с ним места в углу нар. Зажигалка у немца не работала,- наверно, камушек истерся или бензин иссяк, и он все клацал и клацал, не упуская из вида Ивана,- опасался, может, что того завернет сюда снова. Воронов добрался до места и лег там животом вниз, уложив по-собачьи голову на протянутые вперед руки. Он глядел мне в лоб. В сумраке нар глаза его блестели, как угли в золе, и немец издали опять махнул на них кошачьим выпадом руки, а Иван тоненьким - на исходе - голосом сказал: - Хрен тебе... в сумку.

Вас вюншт дизер феррюктер?* - спросил немец. Возможно, он произнес не эти слова,- я ведь не знал по-немецки, но он спрашивал о Воронове, и я ответил, тронув свой кадык:

Он просит пить.

Немец наморщил лоб, глядя на мой рот, и понял:

Вассер?**

Да,- сказал я.

Бекомт ир денн кайн вассер?***

Нет,- понял я.

Шайзе! - негромко и мрачно выругался немец, а Иван попросил меня рвущимся подголоском:

Саш, скажи ему... хрен, мол, в сумку!

* Чего хочет этот сумасшедший? (нем.)

** Вода? (нем.)

*** Вы не получаете воды? (нем.)

Он сулил ему не хрен, а совсем другое, что, как казалось ему, не лучше стужи под Москвой, я кивнул, обещая, и Воронов притих и перестал блестеть глазами. Немец закурил, но сигарета плохо дымилась, потому что была поломана, и он протянул ее мне. Я зажал на ней надрыв и затянулся до конца вдоха. Сигарета умалилась до половины, а я подумал, что Ивану хватит "тридцати", и затянулся вторично. Я видел, что немец ждет, когда я выдохну дым, но его не было - осел там, во мне. Барак, нары, ждущий немец поплыли от меня, не отдаляясь, прочь, и в это время Иван позвал, как из-за горизонта:

Саш! Двадцать... Ладно?

Ецт вилл эр раухен?*- спросил немец, показав на Ивана и на сигарету. Я подтвердил, а немец удивленно выругался. Я решил, что проход в нем и было-то каких-нибудь четыре вольных шага! - надо преодолеть падением вперед, тогда ноги самостоятельно обретут беговой темп и меня не уведет в сторону. Воронов ожидал меня не меняя позы, только растопырил указательный и средний пальцы правой руки - приготовился. Я вложил между ними окурок и подождал. Иван затянулся и зажмурился,- поплыл, наверно, вместе с бараком, и тогда я оглянулся на немца. Он некоторое время смотрел то на мой лоб, то на ноги, потом позвал, но не пальцем, как раньше, а в голос.

Алле зинд да флюхтлинге?** Ком-ком? - спросил он и посеменил по доскам нар короткими пальцами, поросшими медным ворсом.

Все,- сказал я и сел на свое прежнее место.- Только не в одно время и из разных лагерей.

Немец приподнял с пола ноги, и лицо у него стало каменным и напряженным, наверно, защемило пальцы. Мне хотелось лечь там у себя рядом с Вороновым, подтянуть колени к подбородку, а ступни обжать ладонями, чтобы затушить боль в мизинцах. Я безотчетно, но на такую же высоту, как и немец, приподнял свои ноги и нечаянно охнул.

Шмерцен? - спросил немец.

Ну болят, болят! - со злостью сказал я.- Тебе от этого легче, да?

Мы встретились взглядами, и в глазах немца я увидел какой-то опасный для меня интерес, как бы надежду на что-то тайное для него.

Теперь тебе легче, да? - спросил я. Он не понял, видно, о чем я, потому что посунулся ко мне на руках, не опуская ног, и сказал торопясь:

Их бин бауэр, ферштеест? Ба-у-эр. Унд ду?***

* Он хочет курить? (нем.)

** Все здесь бежавшие? (нем.)

*** Я крестьянин, понимаешь? Крестьянин. А ты? (нем.)

Из военного словаря мне было известно, что такое "бауэр". Ну конечно! Он должен быть этим бауэром, и никем другим. Они дуют пиво - "нох айн маль"*,- жрут желтую старую колбасу, рыжеют, а потом воюют со всем светом и отмораживают ноги под Москвой!.. Я не знал, что он задумал по теплыни, чего ему от меня хочется, и не ответил на вопрос.

Их бин ба-у-эр! - как о светлом, о котором он внезапно вспомнил, сказал немец.- Унд ду?

Может, потому, что у меня все время не проходила боль в мизинцах и думалось об обуви, я выбрал ремесло сапожника. Немец не уразумел, что это значит, и я показал на свои босые ноги и помахал воображаемым молотком.

Шумахер? - догадался немец.

Я кивнул. Он поглядел на свои сибирские опорки и что-то проворчал,моя профессия ему не понравилась. В бараке стояла прежняя трудная тишина: пленные ждали конца события, а немец держал на весу ноги и молчал. Я следил за выражением его лица. Оно было тяжелым и напряженным.

На, аллес,- сказал он.- Цайт цу геен!**

Кто помнит, тот не знает пораженья,
Кто помнит, тот беспамятных сильней! (Ник. Грибачев)

I. Литературно-музыкальная композиция

Весь под ногами шар земной
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
Погибшие в бою.
Пусть всех имен не назову,
Нет кровнее родни.
Не потому ли я живу.
Что умерли они?

1-й Ведущий:Мы хотим сегодня пристально всмотреться в лица писателей-фронтовиков, которые вышли навстречу врагу, когда началась война, и сделали все, что смогли. В произведениях Дмитрия Ковалева, Константина Симонова, Александра Межирова, Ольги Берггольц, Семена Гудзенко, Юлии Друниной, Николая Майорова, Дмитрия Кедрина и многих других отразилась суровая правда войны.

Как это было! Как совпало -
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война шагает по России,
А мы такие молодые!

2-й Ведущий: В ярком созвездии блестящих имен горит особым светом звезда Константина Дмитриевича Воробьева. Трудной была его судьба. Он родился 24 сентября 1919 года в крестьянской семье в селе нижний Реутец Медвенского района курской области. У Константина было 5 сестер и брат. С детских лет пришлось будущему писателю выполнять почти все крестьянские работы. Пришлось пережить и голод, и раскулачивание, и нищету. Но все беды не заслонили в его душе красоту родной курской земли.

Где река словно лента,
Где отчизны исток,
Поле дышит легендой
У развилки дорог.
Здесь трава, словно повесть,
Здесь княжна-тишина.
Поклонюсь тебе в пояс,
Красных зорь сторона.
Здесь вечерней порою
Ты не раз проходил
Здесь о русских героях
Ветер песню сложил.

1-й Ведущий: Окончив сельскую школу, поступил Константин Воробьев в сельскохозяйственный техникум в Мичуринске. Но после учебы стал киномехаником и 6 месяцев разъезжал по деревням с кинопередвижкой.

В 1935 году начал писать стихи и небольшие корреспонденции о сельской жизни.

Затем стал литературным инструктором в Медвенской местной прессе. Но его уволили за недозволенные стихи. Тогда он и уезжает в Москву, где работает в редакции фабричной газеты.

С 1938 по 1940 год служит в Красной Армии, работал литературным редактором газеты Академии красной Армии имени Фрунзе. Оттуда Константин Воробьев был направлен на учебу в Кремлевское краснознаменное пехотное училище.

Звучит музыка (песня “Священная война” или тема нашествия из “Ленинградской симфонии” Шостаковича)

2-й Ведущий: В октябре 1941 года в составе роты кремлевских курсантов Константин Дмитриевич был отправлен на фронт. В декабре 41-го под клином его рота была почти полностью уничтожена. Подвиг этих ребят писатель изобразил в повести “Убиты под Москвой” (1963г.)

Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в 41-м шли в солдаты
И в гуманисты в 45-м.
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом,
И леса нет – одни деревья.
А я все слышу, слышу, слышу,
Их голоса припоминая,
Я говорю про Павла, Мишу,
Илью Бориса, Николая.

2-й Ведущий: Повесть “Убиты под Москвой” выделялась своей правдивостью, дерзостью, остротой. Автор хочет понять, почему так бессмысленно гибнут без 5-ти минут офицеры, которые, казалось бы, должны побеждать…

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели.
На могилах у мертвых расцвели голубые цветы.
Пусть живые запомнят и пусть поколенья узнают
Эту, взятую с боем суровую правду солдат.

Звучит песня “У деревни Крюково”

1-й Ведущий: В декабре 1941 года под Клином Константин Воробьев был контужен и в бессознательном состоянии попал в плен. Прошел Саласпилсский и Шауляйский лагеря для военнопленных. За эти два года пережил самые кошмарные, нечеловеческие мучения. Правду о пребывании в плену он описал в повести “Это мы, Господи!” Уже в самом названии слышится стон измученных…

Вновь заря над колючим забором.
Я жив и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.

1-й Ведущий: Из плена Воробьеву удалось бежать. Он попал в партизанский отряд и продолжал бороться.

Печататься Константин Дмитриевич Воробьев начал в 1954 году. Его рассказы и повести – это биография современника, участника борьбы против фашизма.

Константин Дмитриевич Воробьев умер 2-го марта 1975 года в Вильнюсе. Наиболее известен стал писатель только в последние годы. Раньше его имя и книги не были популярны. Может быть, потому, что слишком суровая, горькая правда заключается в них.

II. Беседа по тексту рассказа К.Д.Воробьева “Немец в валенках”.

Рассказ предварительно прочитан дома учащимися по книге для учеников 6-го класса “Вокруг тебя – мир”. Тексты находятся у каждого из ребят на столе. Анализируем текст “вслед за автором”. “Медленное чтение” сочетается со словарной работой.

Рассказ К.Д. Воробьева “Немец в валенках” переносит нас во времена Великой отечественной войны. В центре этого произведения непростые взаимоотношения пленных и фашистов. В основе рассказа – реальные факты из лагерной жизни.

Были ли моменты, когда вам хотелось прервать чтение? Почему?

Когда и где происходит действие рассказа? (Весна, Прибалтика, лагерь штрафников)

Словарь: - Как вы понимаете выражения “проклевывалась трава и засвечивались одуваны”?

Найдите и прочитайте описание внешности Вили.

Обратите внимание на сравнения “как подсолнух”, “как деревенский кот”. Если бы вместо этих сравнений были, например, “как апельсин”, “как тигр”, повлияло бы это на ваше впечатление об охраннике?

Как воспринимают сначала этого охранника пленные?

Почему пленные смотрят на ноги немца? (Он обут в валенки)

Что это означает для пленных? (Он побывал в сражениях под Москвой)

А почему важно, что немец воевал под Москвой? (Жестокий. Опытный. Мстительный)

Что сразу понимает герой рассказа, когда видит, как морщится при ходьбе фашист? (У него отморожены пальцы)

Чего он ожидает от немца?

Почему не признается, что и у него ноги болят?

Словарь: Кто такие доходяги, почему их так называют?

Какие чувства испытывает Вилли к Александру вначале? (удивление, неверие, растерянность)

Зачем, по-вашему, подходит к другу Иван Воронов? (выручать)

Что означает протянутая охранником сигарета? (Немец хочет показать расположение)

Словарь: Кто находится в бараке? (штрафники)

Кого называли штрафниками?

Кем был Вили Броде до войны?

Почему он говорит об этом пленному доходяге, штрафнику? Что их объединяет.

Словарь: Кто такой конвоир?

Почему пленный думает о смерти? Ждет ли он чего-нибудь хорошего от фашиста?

Что необычного в том, что охранник отпустил доходягу? (Вспомните, что в бараке собраны те, кто уже бежал, и не единожды).

Понял ли пленный, зачем приходил охранник?

Ждет ли он его снова?

Как Вилли обращается к пленному, придя второй раз?

Важно ли, по-вашему, как обращаться к человеку? А к пленному? Знаете ли вы, как обращались к заключенным в лагере? (по номеру)

Какое сравнение, мало сочетающееся с образом врага, использует писатель?

О чем в первую минуту встречи думает Александр, глядя на немца? (броситься)

Ожидает ли пленный, что охранник принесет хлеб? А вы? (исходя из логики раскрытия характера героя, да)

Прочитайте, как описан хлеб.

Словарь: Как вы понимаете эпитеты изнурительный запах, невесомая важность, скрыто-живая телесная теплота хлеба?

Как в тексте показано, что охранник осознает: он рискует, принося заключенным хлеб? (он оглядывается, отбирает обертку, торопит съесть)

Почему немец не сразу уходит? (он видит в пленном человека, общается с ним)

А что именно позволило охраннику увидеть в заключенном человека? (так же, как и у него, отмороженные ноги)

Ждет ли теперь Александр немца в валенках? Докажите текстом (“С этой минуты я стал ждать…”)

Как собирается он поступить с хлебом?

- Что означает для доходяг этот “разовый укус” хлеба?

Понимает ли военинженер Тюрин, что происходит между Вилли и Александром?

Как вы относитесь к Тюрину?

Как воспринимается финал рассказа?

Хочется ли вам, чтобы Вилли остался жив? Почему?

Всякий ли пленный может рассчитывать на сострадание?

А какого обращения заслуживает любой пленник?

III. Викторина по рассказу К.Д. Воробьева “Немец в валенках”.

Викторину проводит один из ребят с помощью учителя. Вопросы викторины составлены учениками под руководством учителя и записаны на карточках.

Узнай героя.

Это пленный штрафник. Он идет, балансируя то правой, то левой рукой. У него отморожены пальцы ног. (Александр).

У него голубые глаза, опушенные белесыми ресницами. Он носит меховую куртку под мундиром. Он бывший Бауэр. (Вили Броде).

У него отморожены пальцы ног. Он сидит, держа ноги на весу. Он носит валенки несмотря на теплую погоду. (Вили Броде).

Он коренастый. Широколицый и рыжий. На нем сибирские валенки с отрезанными голенищами. Он ступает мягко и врозваль. (Вили Броде).

Он был доходяга. Он остался жив, перенеся ужас плена. Он идет, будто плывет. (Иван Воронов).

Вспомни сравнение.

20 пар глаз смотрят на Александра исступленно и гневно, как… (у святителей на иконах).

Немец махнул рукой на Воронова, как… (кот лапой).

Воронов лежит животом вниз, как… (собака).

Его глаза блестят, как… (угли).

Иван позвал Сашу, как… (из-за горизонта).

Вили Броде был рыжий как… (подсолнух).

Он ступает мягко и врозваль, как… (деревенский кот).

Немец стоял у дверей, как… (одуван в запретной черте).

Александр приподнял ноги, как… (немец).

Александр подравнял углы бутерброда, и бутерброд округлился, как… (коржик).

Бенк обрушил на затылок Александра что-то тяжкое и кругло-тупое, как… (бревно).

Вспомни, сколько

Штрафников в бараке? (46)

Шагов должно разделять конвоира и пленного? (6)

Удается пробежать пленному по прямой? (10 шагов) влево? (15) вправо? (20)

Лет Александру? (22)

Вили Броде? (он старше Сашу на целое детство)

Раз приходил немец к доходяге? (3)

- % сигареты Саша оставил другу? (20)

Лет Тюрину? (под 40)

Ярусов нар в бараке? (3)

Шагов надо было преодолеть Александру, чтобы подойти к немцу? (4)

Хлеба оставил Саша Ивану? (половину в первый раз, половину половины – во второй)

Хлеба намеревался Саша дать первым двум доходягам? (по разовому укусу)

Ответь, что

Есть и у немца-охранника, и у доходяг в бараке? (вши)

Заставило немца выругаться? (отсутствие у пленных воды)

Вызвало у Саши сочувствие к Вили? (общая беда)

Песню, которую поет Тюрин (“Вы жертвою пали…”)

Какую теплоту хлеба ощущает Саша? (скрыто-живую)

Какой запах хлеба он чувствует? (изнурительный)

Каким образом немец подзывает пленного в первый раз? Во второй? (пальцем; по имени)

Довоенное занятие вили (Бауэр)

Военную специальность Воронова (воентехник)

Армейский чин Тюрина (военинженер)

- “ремесло” Александра (шумахер, сапожник)

Кем служил Вили в лагере? (охранник)

Звание конвоира Бенка (унтер)

Звание конвоира Кляйна (Фельдфебель).

Объясни значение слов

  • Доходяга
  • Штрафник
  • Колдобина
  • Табанить
  • Остолбенеть
  • Конвоировать
  • Ступать врозваль

Объясни эпитеты

  • Трудная тишина
  • Изнурительный запах
  • Моровой лагерь
  • Западающий голос
  • Залагерная прогулка

Объясни метафоры

  • Проклевывалась тишина
  • Засвечивались одуваны
  • Коротал последний градус жизни
  • Окно лепилось у потолка
  • Глотать бесстрастно.

За каждый правильный ответ ассистенты вручают звездочки.

IV. Подведение итогов.

В каком документе закреплены права военнопленных? (3-я Женевская конвенция 1949 года)

А что вы знаете о том, как в настоящее время порой обращаются с пленными?

Так почему же нам так важно знать настоящую, “суровую правду” о войне, помнить, что было?

Об этом замечательно сказано в стихотворении Н. Грибачева:

Гремят истории колокола,
Взывая к памяти моей,
И в них набаты
Жестоких битв и созиданий даты
И праздники, чья ширь и даль светла.
И позабытый вновь встает рассвет,
И кто-то в травы падает сраженный,
И город, артиллерией сожженный,
От дыма черен и от пепла сед.
Они гремят, в них отзвук прежних дней,
Намек, подсказка, предостереженье.
Кто помнит, тот не знает пораженья,
Кто помнит, тот беспамятных сильней.

Война требовала от ее участников непримиримого отношения к врагу, следовательно, любой, кто ввергся на чужую территорию - преступник, потенциальный убийца. Солдат, попадая в плен захватчика, оказывается в невыносимых условиях, в результате чего следует физическое и моральное уничтожение. Естественно, поверить в то, что между немцем и пленным русским могли быть налажены хоть какие-то дипломатические отношения очень трудно, однако К.Д. Воробьев данный факт не отрицает, более того в 1966 году он создает рассказ «Немец в валенках», в котором описывает реальный случай сплочения представителей враждующих сторон. Рассказ этот сам он относил к своим лучшим произведениям, но в редакциях и издательствах были противоположные мнения.

Главная тема данного рассказа -- пребывание русских военнопленных в немецких концлагерях. «В реальности же, - говорил он о плене, было все страшнее, чем то, о чем я написал, и это страшное творили не только немцы, но и мы сами: предательство за похлебку, безумие, людоедство, юродство бывших политруков, пресмыкание перед немцами, и в этом кошмаре случаи мужества и героизма. Рассказ «Немец в валенках» - попытка, хотя и в ограниченных возможностях, говорить о плене с этих позиций». Константина Дмитриевича всегда тревожила полная правда, осмысления по совести, поэтому в своем рассказе он так откровенно раскрывает проблему взаимоотношения пленного солдата и фашиста. Читая это произведение, невольно задаешься вопросом: «А что же роднит русского и немца?» Воробьев дает нам ответ на это вопрос: их роднит война, пережитые страдания и боль.

В основу этого рассказа положен факт из лагерной жизни К. Воробьева. Да, действительно, был такой немец по имени Вилли Броде, который проникся к Константину Дмитриевичу состраданием и подарил ему сигареты. Но в целом этот рассказ подчинен авторскому замыслу. Проблема сложных взаимоотношений между пленными так и не получила широкого освоения в его творчестве. Он предполагал об этом написать в своей главной книге, написанной полным голосом, без усечений правды, которую, к сожалению, читателю так и не удалось увидеть. Из статьи, посвященной творчеству Константина Дмитриевича под названием «Все видеть...», известного критика Александра Панкова, можно более подробно узнать об истории создания рассказа. В данной работе сообщается, что, действительно, когда Воробьев был пленным солдатом, к ним в барак штрафников пришел пожилой немец-охранник в русских валенках и принялся заговаривать с пленными. «Я крестьянин, понимаешь? Крестьянин, - твердил он. А потом стал показывать отмороженные пальцы ног -- такие же, как у настороженного штрафника, с которым он заговорил. Тогда его поняли. Он, Вилли Броде, искал помощи и совета у истерзанных людей, лишенных всех человеческих прав. Видимо, факт, что они -- голодные, избитые, раненые -- все-таки живы, будили у него надежду на собственное избавление от ран и боли. Беда заставила «Немца в валенках» вспомнить, что пленные тоже люди. Вилли несколько раз принес обмороженному русскому хлеба, они немного поговорили о ногах, вшах, а хлеб был поделен между другими. Показывая дележку, Воробьев нарочито избавляет читателя от возможных иллюзий по поводу мотивов действий штрафника. Но и читателю ясней видно его лицо: «Остальное я понес в конец барака. Тут дело было не в святом чувстве пайки и не в моем самоотречении, для штрафников, в моровом лагере это всего-навсего жалкие слова. Тут все обстояло значительно короче -- просто я знал, что после разового укуса хлеба любой пленный оказывался в состоянии пройти еще несколько шагов только и всего». Вилли Броде этого не знал, просто ему было больно так же, как и умирающим в бараке. И он пришел к ним то ли за помощью, то ли за человеческим сочувствием. Вилли- всего лишь рядовой конвоир, попавший в армию по тотальной мобилизации. В своем несчастье он наивен, ибо получить помощь взамен на хлеб было невозможно. Что касается сочувствия, то на него у главного героя не осталось сил. Несколько коротких разговоров русского пленника и немца в валенках должны казаться ничтожным эпизодом рядом с картинами концлагерного бытия. И все же К. Воробьев выделил этот неяркий промельк человеческого лица среди встречных им немцев. «Иногда я думаю, жив ли Вилли Броде? И как там у него с ногами? Нехорошо, когда обмороженные пальцы ноют по весне. Особенно когда мизинцы ноют и боль конвоирует тебя слева и справа...» В этих заключительных строках рассказа, написанного с бесконечным знанием конвоя боли, видится, как нигде живое человеческое лицо самого писателя.

Создавая рассказ, автор преследует главную цель: подвести читателя к мысли о том, что какую бы сторону не занимал человек на войне: вражескую или свою, он способен поступать и мыслить гуманно, способен прийти на помощь. Война не делит людей на «чужих» и «своих», она беспощадна к любому. И даже, если отчизна одержит в ней победу, воевавший солдат навряд ли сможет остаться прежним человеком со своим довоенным мировоззрением и привычками.

Если задуматься о названии рассказа, то тут для читателя нет никакой интриги. Потому что само по себе сочетание «немец в валенках» дает нам понять, что речь пойдет о таком страшном явлении, как Великая Отечественная война. Когда мы произносим слово «валенки», сразу возникают ассоциации о чем-то русском: о зиме, морозах, деревне. В противопоставлении к этому родному слову встает понятие «немец», которое вызывает у русского человека мысли о фашизме и неприятеле, да и сам Воробьев употребляет это понятие со специфическим для военного времени оттенком: солдат вражеской, гитлеровской армии. Возникает некий оксюморон «свое и чужое». Уже в названии Воробьев делает заявку на то, что речь пойдет о чем-то враждебном, а читателю стоит познакомиться с произведением, и, возможно, разубедиться в этом. В рассказе К. Д. Воробьев вновь возвращается к своим персонажам, Климову и Воронову, и их плену. Но и стиль автора, а благодаря этому, и сами герои, меняются.

Воробьев предлагает взглянуть нам нате же события, но уже под другим углом. Дает читателю возможность понять не только знакомых уже героев, но и их врагов.

В произведении "Немец в валенках" повествование строится от третьего лица, повествователь противопоставлен другим персонажам как фигура иного пространственно-временного плана, иного уровня. Он выступает как объективный наблюдатель или всезнающий рассказчик, поэтому отличительными особенностями данного типа повествования является большая степень объективности, относительная полнота в передаче внутреннего мира других персонажей, в описании окружающей их жизни. Если в повествовании от первого лица устанавливается соотношение «речь рассказчика -- речь персонажей», то в нашем случае, а именно в повествовании от третьего лица наблюдается подвижное соотношение «речь повествователя -- субъектно-речевой план героев». У главного героя нет имени. К герою лишь однажды обращаются "товарищ лейтенант". В рассказе не дается описание портрета героя. Биография также отсутствует.

Климов - герой многих рассказов Воробьева. Во многом, его прообразом является сам писатель. В Сергее он показывает непоколебимость русского народа, жертвенность и самоотдачу. Но также, отражает свои взгляды на войну и жизнь в целом. Валенки на Вилле являются важным художественным символом. Они одновременно и символ раздора, и то, что сближает героев. Валенки, которые носит Вилле, говорят пленным о том, что немец воевал зимой под Москвой и заставляют еще больше его ненавидеть. Они же, скрывают под собой обморожение, такое же, как и у самого Климова, что помогает ему сблизиться с немцем. И Климов даже пытается помочь ему справиться с болью.

Этот рассказ является антивоенным. Здесь, немец-враг становится обычным солдатом на войне. Из безымянного злодея и мучителя превращается в крестьянина Вилле Броде, оказавшегося на войне не по своему желанию. К.Д. Воробьев в полной мере раскрывает то, из-за чего его сравнивали с Хемингуэем. Но так же, можно вспомнить и Ремарка.

К.Д. Воробьев пишет данное произведение в традиции "лейтенантской прозы" -- обращение авторов к собственному фронтовому опыту, интерес к личности, попавшей на войну, личностный конфликт, предельная правдивость, специфическая форма автобиографизма -- главными героями "лейтенатской прозы" часто (хотя и не всегда не всегда) становились те же младшие офицеры. Во время войны Воробьев был младшим лейтенантом. Но в то же время, основная мысль произведения - то, что людям не нужна война. Утверждая антивоенные идеи, военная проза отдает предпочтение героям невоенного склада, для которых война является вынужденным, неестественным состоянием. Для сапожника и крестьянина, безусловно, война не является естественным состоянием.

В рассказе «Немец в валенках» автор подводит читателя к разрешению важного вопроса: русский и немец не всегда враги, их объединяют ряд составляющих элементов человеческого страдания: боль, голод, потери, страх перед смертью и желание выжить любой ценой. Эти составляющие на войне -- они всегда общие и не важно, к какой армии ты принадлежишь: красных или белых. Пройдут годы, а Алексей вспомнит бородатого немца с легкой долей грусти и без всякой злобы.



 

Возможно, будет полезно почитать: