Зорин, михаил дмитриевич

Депортация готовилась…

Я пишу как современник тех событий, которые теперь изучают историки. К весне 1953 года я уже был бывшим корреспондентом «Литературной газеты» по всей Прибалтике: сняли после публикации в «Правде» 25 февраля 1952 года статьи за подписью «Группа читателей» по поводу романа В. Лациса «К новому берегу». За «Группой читателей» стояли Сталин, Молотов, Маленков, Берия, как было установлено еще 10-15 лет назад.

Однако вернемся к статье о депортации евреев. В декабре 1952 года мне позвонил друг нашей семьи Карл Мартынович Граудин – член ЦК компартии Латвии, начальник политотдела Прибалтийской железной дороги, бывший корреспондент «Правды» по Латвии в первые послевоенные годы.

Миша, нет ли у тебя настроения погулять в Верманском парке? Рад буду тебя видеть, – сказал Карл.

Карл Граудин встретил меня на дорожке парка и начал:

Мне необходимо тебе кое-что сказать… Вчера я провожал Бориса Полевого (Карл дружил с Полевым), и вот что он мне поведал… Ты только не волнуйся, Борис сказал, что готовится операция еще страшней, чем с народами Кавказа… Готовится депортация всех евреев на Дальний Восток.

Это произойдет и в Латвии? – спросил я Карла.

Везде, в том числе и в Латвии, – ответил он.

Карл любил выпить, и мы зашли в ресторан «Кавказ», где его хорошо знали.

Что же делать? – спросил я друга.

Ума не приложу, куда ехать… Будут снимать и в поездах, требовать паспорта, но тебе не нужен паспорт… Во всяком случае, надо быть готовым.

По словам Бориса Полевого (он работал в «Правде» и был близок к высшим партийным кругам), был создан штаб во главе с Сусловым, который и готовил эту операцию. Зима проходила в тревоге и горьких раздумьях. Карл Граудин почти каждый вечер звонил. Моя судьба осложнялась еще и тем, что я был заклейменным журналистом Михаилом Зориным. Зорин – мой литературный псевдоним, под этой фамилией я публиковался в «Литгазете» и других изданиях, а по паспорту я Симхович Михаил Израилевич. Моя семья – это жена, литератор, переводчица с идиша Шулькина Ида Захаровна, моя мать, женщина преклонного возраста, Фаня Моисеевна Симхович, сын Захар, школьник, старший брат – доктор-рентгенолог Залман Израилевич, старший научный сотрудник института травматологии в Риге, и младший брат Илья Израилевич – известный артист цирка, дрессировщик медведей (на афишах писали: Леонид Дубровский – первый еврейский укротитель медведей). Я заказал телефонный разговор с младшим братом Ильей (он гастролировал в Саратове) и рассказал ему о наших опасениях. Дело в том, что Илья был женат на русской, кроме того он разъезжал по стране.

В цирке нет антисемитизма, – сказал он. – Меня никто не тронет, – в этом он был убежден. – Я в цирке – Дубровский.

А у жены моей Иды брат Абрам Захарович был директором ремесленного училища, он участник войны, как и мы. Словом, вся наша большая семья жила в тревогах и волнениях.

События назревали грозно. 18 февраля 1953 года был арестован коммунист, член партийной организации Союза писателей Латвии профессор Макс Юрьевич Шау-Анин. Ему шел шестьдесят девятый год; полуслепой литератор, в годы буржуазной Латвии он был большим другом Советского Союза, активно работал во время войны в Еврейском комитете защиты мира. В Риге пошли аресты евреев. Примерно 20 февраля в Союзе писателей Латвии состоялось закрытое партийное собрание, на котором я присутствовал как член партии (вступил в компартию в 1942 году в армейской газете). Секретарь партбюро Карл Краулинь сказал: «В нашей среде много лет маскировал свое лицо сиониста Шау-Анин. Теперь он разоблачен». Был снят с работы в ЦК партии Латвии друг нашей семьи главный редактор журнала «Блокнот агитатора» герой войны Исаак Соломонович Лившиц. Арестовали еврейского писателя Мовшу (Марка) Разумного. Арестовали участника гражданской войны в Испании и Второй мировой войны Бориса Клеймана…

Мы с женой каждую ночь ждали ареста. На нашей площадке жил прокурор города Риги Романовский. Его сынишка школьного возраста приходил играть с нашим сыном. Как-то он сказал: «Папа говорит, что в Риге будет много свободных квартир, потому что арестуют всех евреев…». Я с волнением ждал приезда из Москвы Карла Мартыновича Граудина. В конце февраля он позвонил, и мы, как всегда, встретились в парке. Вот что рассказал Карл. Он принимал участие в совещании руководителей железных дорог страны и начальников политотделов дорог. Руководил совещанием М.А. Суслов. Присутствовал Г.М. Маленков, но не выступал: сидел угрюмый и молчаливый. Суслов сказал, что в ближайшее время в стране будет проведена серьезная акция, к которой нужно готовиться руководителям железных дорог в отдаленных районах страны. Речь шла о Сибири, Казахстане, Оренбурге, Забайкалье. Слово «евреи» не произносилось. Суслов сказал, что за акцией, ее подготовкой и проведением внимательно следит товарищ Сталин.

Карл Граудин пользовался большим уважением. Член ЦК партии Латвии, ученый, член-корреспондент Академии наук Латвии, журналист «Правды», блестяще владевший пером. На совещании он не выступал. Но после совещания его друг из партийных кругов Сибири сказал: «Речь идет о депортации евреев в наши сибирские края».

Что с нами будет? – спросил я Карла.

Ума не приложу… – повторял он.

Граудин рассказал, что он побывал в редакции «Правды», от которой в послевоенные годы был собкором в Латвии, и встретился с ее главным редактором Леонидом Ильичевым. Ильичев в разговоре касался предстоящей акции, но слово «евреи» тоже не произносил. Он заметил, что Латвия и особенно Литва – это «сионистские гнезда в Прибалтике». На прощание Ильичев подарил Граудину свою блестяще изданную монографию «Фридрих Энгельс».

Томительно шли дни февраля и марта. Директор Латгосиздата Петерис Баугис в один из таких дней рассказал нам, что был вызван в ЦК Латвии, где ему предложили уволить всех работников еврейской национальности и всем авторам-евреям вернуть рукописи. Любопытно, что начальник политотдела Московской окружной дороги рассказал Граудину, что провели дезинфекцию в товарных вагонах огромного эшелона, в которых везли на Восток пленных немцев.

Теперь эти эшелоны будут двигаться без остановок на Восток, за редким исключением для поездной прислуги, – сказал начальник политотдела.

В Москве Граудин, конечно же, встретился со своим другом Борисом Полевым (они в соавторстве написали небольшую книжицу). Борис Николаевич горестно заметил, что по Москве ходят слухи о депортации евреев.

И вдруг неожиданность – в первых числах марта болезнь и скоропостижная смерть Сталина!

31 марта я выехал в Москву. Пришел в редакцию «Литературной газеты». У всех членов редколлегии во главе с Симоновым, Рюриковым, Гулиа, Атаровым – перекошенные лица.

Я навестил семью Михаила Матусовского, с которым в Донбассе молодыми начинали литературную жизнь. Миша жил в районе Сивцева вражка. Они с женой Женей рассказали, что каждую ночь ждали «гостей».

Смотри, мы готовились к печальному отъезду… – Они показали мне валенки, тулупы, теплые вещи, мешки для постели…

Миша скорбно качал головой. Он – известный поэт, участник войны, получивший тяжелое ранение, большой друг Константина Симонова, написавший с ним поэму о революционном Луганске, член партии, жил в тревоге за свою семью, малолетних дочурок, за свою жену, бывшую с ним на фронте.

Мы перезванивались каждую ночь с Алигер, Долматовским, Казакевичем, Гроссманом…

Казакевич – этот бесстрашный человек, боевой разведчик, любимец армии, автор военных книг, лауреат Сталинской премии, сказал Матусовскому: «Я им не дамся…». Что он имел в виду, говоря это, трудно сказать.

В ту пору дружбой с Казакевичем гордились многие писатели. Это можно судить по записям Твардовского, Юрия Олеши, упомянувшего его в книге «Ни дня без строчки…». Матусовский говорил мне, что Казакевич поделился своими тревогами с Олешей. Юрий Карлович – великий художник, затюканный в советское время как «исписавший себя писатель богемного типа», сказал: «Если это случится, я тоже еврей…».

Матусовский рассказывал, что Василий Семенович Гроссман, который в то время жил на Беговой улице, почти не спал ночами. Гроссман – летописец войны, особенно Сталинградской битвы, человек мужества и отваги, чьи статьи, написанные во время войны, перепечатывались в США, Англии, распространялись листовками, сказал Матусовскому: «Они не остановятся ни перед кем…». Гроссман был просто потрясен в те дни. А Москва словно потеряла чувство времени. 4 апреля вечером я поехал к Сергею Островому. Сергей Островой – еврей, известный поэт. Едва я вошел в дом, он сказал:

Только что сообщили – врачей освободили… Рюмина арестовали…

Когда я вернулся в Ригу, профессор Шау-Анин был освобожден, освобождены и другие евреи, широко известные в Латвии. Карл Мартынович Граудин говорил потом в нашем доме:

Я вас очень жалел и не все рассказывал. Когда я был на совещании в Центральном комитете партии, начальник политотдела Московской окружной дороги сообщил мне, что вагоны, в которых возили пленных немцев, так промыли дезинфекцией, что пробыть в вагоне пять-десять минут опасно для здоровья-кружится голова, болят и слезятся глаза, душит кашель, начинается рвота. И в этих вагонах собирались везти евреев! Нам с Харьей (русская жена Граудина,-М. З.) было вас жаль до боли…

В 1953 году после ареста Берии я и моя семья жили в Москве, в писательском доме в Лаврушинском переулке, № 17, в квартире писательницы Валерии Герасимовой – первой жены Александра Фадеева. И Герасимова рассказала нам, что Саша, как она называла Фадеева, в один из февральских дней ей сказал, что «замышляется страшная акция против евреев…». Как известно, после развода с Фадеевым Валерия Герасимова вышла замуж за Бориса Левина – талантливого писателя, погибшего во время финской войны. У нее остался ребенок, рожденный уже после гибели Левина, – девочка Анечка.

А в нашем доме, – говорила Валерия Анатольевна, – столько писателей-евреев – Кирсанов, Каверин, семья Михаила Голодного, поэт Юрий Левитанский, Кирилл Левин… Даже Миша Светлов готовился к худшему.

И еще одно доказательство, что такая акция готовилась. Граудин рассказал, что он как начальник политотдела Прибалтийской железной дороги (то есть Латвии, Литвы и Эстонии) получил письмо из Центрального Комитета партии Советского Союза: по линии политуправления министерства путей сообщения подготовить список лиц не коренной национальности – инженеров, техников, руководителей различных отраслей дороги, их домашние адреса, номера телефонов. Насчет «лиц некоренной национальности» – это была маскировка. Более того, из Москвы приезжали сотрудники аппарата ЦК и политуправления, перечитали этот список и взяли с собой. Один из них даже заметил Граудину: «У вас на дороге все руководящие посты занимают не национальные кадры, а евреи…» Сегодня в Москве, если она не уехала, должна проживать дочь Карла Мартыновича – Людмила Карловна Граудина, доктор филологических наук. Она знает о нашей дружбе с ее славным отцом. Живет там и семья Михаила Матусовского – Инна, Евгения. Живет дочь Валерии Герасимовой – Аня Шаргунова, которую мы знали ребенком. Как сказал мне Вениамин Александрович Каверин (мы были связаны двадцатилетней дружбой): «Только смерть палача спасла евреев еще от одной трагедии».

Зорин Михаил Викторович - и.о. руководителя Управления Россельхознадзора по Тверской и Псковской областям

Биография

Михаил Зорин родился 28 октября 1954 в деревне Бутырки Селижаровского района Калининской (Тверской) области.

В 1977 году окончил Калининский сельхозинститут. Работал механиком, заместителем председателя колхоза им. Калинина в Селижаровском районе.

1981 - 1985 годы Зорин трудился в комсомоле, в Селижаровском райкоме, Калининском обкоме комсомола.

В 1985 - 1987 годы - в аппарате ЦК ВЛКСМ, а с 1987 по 1989 год - второй секретарь Селижаровского райкома КПСС.

В 1989 году Михаил избран председателем райисполкома, с 1991 года трудился главой Селижаровской районной администрации.

В 1996 году назначен заместителем губернатора Тверской области.

На 30 января 2014 года Михаил Викторович Зорин работает и.о. руководителя Управления Россельхознадзора по Тверской и Псковской областям.

Женат. Две дочери.

Увлечения: охота с огнестрельным оружием на диких животных, рыбалка.

Дата рождения

Биография

Михаил - младший из трех братьев Зориных. Старшие братья (Александр и Виталий) тоже занимались спортивным ориентированием и выполнили норматив мастер спорта. В 1973 году по совету старшего брата Виталия, Михаил бросил фигурное катание, которым занимался до шестого класса и переключился на занятие ориентированием. Занимался в ДЮСШ. Под руководством своего тренера Сахия Губайдулина (члена сборной СССР) в 1977 году, будучи ещё десятиклассником, занял третье место на Всесоюзных студенческих соревнованиях и таким образом выполнил норматив мастера спорта СССР.

Победитель зимних Всесоюзных соревнований по ориентированию в 1978 и 1979 годах. На протяжении последующих 10 лет неизменный член сборной команды СССР по спортивному ориентированию. Выступал за сборные ДСО «Буревестник» и Вооруженных сил. Более 20 раз выигрывал всесоюзные соревнования и чемпионаты СССР. В ранговом табеле сильнейших ориентировщиков СССР (1963-1990), составленной по итогам выступлений на зимних и летних чемпионатах и всесоюзных первенствах СССР, Михаил Зорин занимает первое место.

В 1981 году окончил Челябинский государственный институт физкультуры.

Участвовал в первом для СССР летнем чемпионате мира 1987 года во Франции. Занял 28 место на индивидуальной дистанции и пятое в эстафете. На зимнем чемпионате мира в 1988 году в Финляндии был 11 на классической дистанции, 8 на короткой дистанции и в составе эстафетной команды СССР (Иван Кузьмин , Александр Левичев, Николай Лузин, Михаил Зорин) занял 4 место . За успешное выступление на короткой дистанции чемпиона мира 1988 года был удостоен звания МСМК СССР.

В 2001 году присвоено звание почётного члена федерации спортивного ориентирования России.

Сын Егор, тоже занимался спортивным ориентированием, выступал за сборную Челябинской области.

Напишите отзыв о статье "Зорин, Михаил Дмитриевич"

Примечания

Литература

  • Ю.С. Константинов, Б.И. Огородников, В.Л. Елизаров, А.С. Лосев. Ориентирование в России и СССР (к 40-летию). - М: ЦДЮиК, 2004. - С. 281-282. - 360 с.

Отрывок, характеризующий Зорин, Михаил Дмитриевич

«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.



 

Возможно, будет полезно почитать: